Пиранья против воров-2 - Страница 10

– Черт его знает… – сказал Гвоздь, подвинув снимок к Мазуру. – И врать не хочу, и порадовать нечем. Может, и видел где-нибудь… но уж, безусловно, не знаком. Жизнь не сводила. А она – кто?

– Да так, пустячок, – сказал Мазур. – То ли разведчица, то ли шпионка, дело вкуса, какой именно термин выбрать. Впрочем… Я – человек старой закваски, каюсь. Привык, что наши – всегда разведчики. А ихние – всегда шпионы. Так что, с моей консервативной точки зрения, пожалуй что – шпионка…

– Ух ты! Настоящая?

– В том-то и соль, – кивнул Мазур. – Я серьезно, Фомич. Не буду рассказывать, чем она в нашей губернии, мышка-вострушка, занимается, вам это совершенно ни к чему, право. Но она – здесь. Никаких сомнений. И працует она где-то в той самой системе, которую до недавнего времени изволила возглавлять ваша супруга. Снует по каналу, через который на ту сторону идет «черный антиквариат».

– Ларка знает?

– Вот это мне и хотелось бы установить, – сказал Мазур. – Пока что – гадать не берусь. Может, да, а может, и нет. Скорее всего, нет. Так частенько случается, это не романисты выдумали, – когда разведка примазывается к нелегальным каналам, идущим через границу. И, как правило, мало кто из господ контрабандистов знает подлинное лицо иных своих сообщничков.

– Хочешь откровенно, Степаныч? – спросил Гвоздь. – Меня эти ваши шпионские дела нисколько не занимают и не прельщают. – Он мимолетно усмехнулся. – Я, знаешь ли, твой ровесничек, а потому – тоже старой закваски. Когда все шпионские дела проходили по такой статье, от которой следовало бежать, как черт от ладана… Ну, с тех пор много воды утекло, кодекс помягчел, по крайней мере, в шпионской его части, но все равно… Не хочется мне лезть во все это. Я – справный мужик, понимаешь? У меня изба, хозяйство, скотина в хлеву мычит, хлеба колосятся и все такое… Не хочу я лезть в чужие игры…

– Иными словами, не болтать мне с Ларой по душам?

– Степаныч… – досадливо поморщился Гвоздь. – Оно мне надо? Это ж означает, что с вами, как ни крути, придется в какие-то отношения вступать – именно так это и называется, уж ты не лукавь… Один бог ведает, что вы там из Ларки выдоите и с кем потом информашками поделитесь…

– А моего слова мало? – поднял бровь Мазур.

– Степаныч! – проникновенно сказал Гвоздь, картинно приложив руки к груди. – Тебя я уже изучил от и до. Будь это чисто твоя игра, я бы твоему слову верил, без колебаний, сам бы тебя к этой стерве отнес и свечку бы подержал, возникни такая надобность. Но ты ж не от себя самого пришел. За тобой – орда начальничков, масса совершенно неизвестного мне народа… Можешь ты мне дать гарантию, что это куда-то на сторону не унырнет?

– Не могу, – подумав, признался Мазур.

– Вот видишь… Извини, но…

– Фомич, – сказал Мазур тихо и чуть ли не с грустью. – Давай еще раз все обдумаем… Ты не подумай, бога ради, что я тебе угрожаю, я ж понимаю, как тебя жизнь била, как ты привык на угрозы плевать с высокой колокольни… Я просто хочу тебе ситуацию обрисовать детальнейше. И без угроз, и без недомолвок. Повторяю, я ж не сам пришел, Фомич, не по своему капризу. Меня контора послала. А у конторы этой есть испокон веков только два состояния – в отношении своем к внешнему миру и всем населяющим его индивидам: она либо равнодушна, либо смертельно опасна. И только так, третьего не дано, понимаешь? Я не поэт, за метафорами не гонюсь, но если бы мне поручили придумать образ, я бы изобразил нечто вроде дракона с компьютером в бронированной башке… Контора, конечно, не та, что лет двадцать назад, чешуя пообсыпалась, задняя левая лапа хромает и все такое прочее, – но жив дракон, и компьютер в башке исправно жужжит и щелкает… И нет ни морали, ни законов, ни лирики. Есть одна железная необходимость. Если приказано достичь конкретного результата – будь уверен, результат выдерут с мясом и с кровью. Нет словечек вроде «не получилось» и «жалко»… Уж я-то знаю, я в этой системе живу всю свою сознательную жизнь, лет тридцать с гаком, как только форменку надел… отдельные хомо сапиенсы еще могут рассуждать, жалость испытывать, учитывать чины-ранги-положения, а вот система ни жалости, ни колебаний не знает. Прет гусеницами по головам… Я не угрожаю, Фомич, я просто толкую, как битый жизнью с битым жизнью…

Он встал, подошел к окну и, заложив руки за спину, смотрел во двор – чтобы дать собеседнику хоть какую-то иллюзию свободы выбора. Никогда не стоит перегибать палку, особенно когда речь идет о субъекте с весьма специфическими понятиями о собственном достоинстве…

– Храбрый ты человек, Степаныч, – бесстрастным, жестяным тоном произнес у него за спиной Гвоздь. – Наезжаешь этак вот – и не боишься затылочком ко мне поворачиваться…

Не оборачиваясь, Мазур ответил спокойно:

– Ну, я ж не держу тебя за мелкого фраера, Фомич. Все ты понимаешь. Разруби ты меня хоть на двести кусков – дело-то не во мне, грешном, а в той самой системе, что не умеет гусеницы на задний ход переключать. И не наезжаю я на тебя, честное слово. Мне в жизни пришлось совершить столько… вещей, которые можно со спокойной совестью называть и наездами, что отнюдь не горю желанием лишний раз бежать в атаку с оголтелым воплем «Ур-ря!». У меня – приказ, у меня – начальство, у меня – система, которая третьего состояния не знает, хоть ты лоб себе разбей…

– Эх, Степаныч… – сказал Гвоздь. – Ну не тем ты занимаешься, не тем… Цены б тебе не было на сходняках и терках. Далеко не всякий может так изячно наехать, как ты только что. И главное, с тебя персонально взятки гладки. Оказался товарищ Гвоздь тупым и несговорчивым – дядя Мазур тут и ни при чем, ручки у него перед покойным чисты, это все система виновата…